(с) Ву Фей Чанг

Призраки прошлого

Часть 1

***
Вот так, с закрытыми глазами, мир мог представляться совсем маленьким... Ничтожным... Всего лишь слабое свечение на внутренней стороне век...Остальное - внутри, скрытое от всех. Вихрь образов прошлого проносился перед Ву Феем каждый раз, когда он садился вместе с остальными послушниками в зале для медитации, в ряд, на тонкие соломенные циновки, расстеленные на холодном каменном полу, отполированном почти до зеркального блеска тысячами босых ног. Сначала раздавался голос одного из старших братьев. Он медленно, нараспев, начинал читать сутру. Это называлось "утренний урок".
Тьма ночи еще не отступила, несколько бронзовых позолоченных курильниц разливают стелющийся по полу ароматный дым, а слабое пламя ламп не способно даже осветить лицо читающего - его хватает только на то, чтобы бросать теплые блики на свиток сутр, лежащий на подставке и пару пятен дрожащего света на потемневшие от грубой работы руки, перебирающие четки, и оранжевую рясу, так неуютно и жалко обнажающую левое плечо. Но вот голос замолкает. Наступает холодная туманная тишина, нарушаемая только размеренными шагами одного из послушников за спинами сидящих учеников. Чуть склонишь голову, вызовешь подозрение в том, что поддался уговору тела украсть еще пару минут сладкого утреннего сна, вместо того, чтобы проникаться бренностью бытия - получишь несильный, но ощутимый удар бамбуковой палкой по голому плечу. Следует поклониться, принять подобающую позу и снова пытаться не заснуть. Ву Фей иногда думал, как много из присутствующих в этом зале действительно хотя бы пытаются постигнуть себя, раствориться в извечной пустоте, визуализировать земли Будды Амиды... Скорее всего, большая часть их просто балансируют на грани сна и яви, мечтая о еде, прислушиваются к онемевшим, затекшим ногам, пытаются согреться мыслями о полудне, до которого так далеко... Думают о доме, который, наверное, никогда больше не увидят. Конечно, не всем им быть до конца дней монахами - некоторые вернутся в мир. Но прошли те времена, когда монастыри были всем - и приютом для сирот, и единственными источниками грамотности, центрами богатства и сытости среди нищих деревень. Теперь почти все из послушников отданы сюда родителями не для того, чтобы избежать голодной смерти и отмаливать их грехи, а чтобы сознательно продолжать карьеру, занять неплохие должности при монастырях.
Всего лишь дети... Маленькие лопоухие мальчишки, думал Ву Фей. Ведь наверняка грезят о подвигах...Жалеют, что им не довелось быть взрослыми во время Войны, носить красивую форму, управлять мехами, уничтожать врагов. Но война закончилась, и им так этого жаль.
Ву Фей и сам не был прилежным учеником. Хотя это именно то, ради чего он здесь оказался. Но пока что ему не хватало того часа, что был отведен для медитации, чтобы изгнать все образы, что набрасывались на него всякий раз, как он закрывал глаза. Ему не удавалось достигнуть той положенной звенящей пустоты. Стать полым сосудом, дать пустоте выплеснуться из твоего сознания и заполнить весь мир вокруг. Вместо этого под тонкой ширмой век пылали пожары, взрывы... Раздавались крики боли и ярости... Раз за разом погибала его родная колония в ослепительной белой вспышке... Пищал зуммер наводки на цель...Напряженной пружиной жужжали лазерные пушки мобил доллз, готовясь послать сгусток смерти...Иногда в веренице пламени и боли возникало полное спокойной решимости лицо Мэйран… Иногда... Но гораздо чаще - насмешливый взгляд из-под густой рыжей челки...Краткий момент затишья, чистого наслаждения смотреть в эти глаза...Поворот...Перед глазами мелькает кончик косы..."Ты всегда уходишь от меня..." И снова вихрь огня и боли...
Чанг вздохнул и слегка приоткрыл глаза, позволяя отблеску светильников вернуть его в мир реальности. Еще не совсем понимая, что именно вызвало его беспокойство, он осторожно скосил глаза на соседа справа. Тощий смуглый мальчишка лет пятнадцати быстро отвел взгляд, так же осторожно исследовавший его, и густо покраснел. В этом коротком взгляде ясно читалось какое-то жадное восхищение. Ву Фей снова закрыл глаза. Было ясно, что по монастырю поползли слухи о его прошлом. Почему я не могу просто слиться с толпой? Почему я не могу быть, как все? Ведь война закончилась... Во всяком случае, для большинства людей. Я не виноват, что она не закончилась для меня, что я вынужден бежать от нее. Прятаться здесь. Пытаться измениться, забыть. Порой ему казалось, что на лбу у него светящееся клеймо - иероглиф "Пятый". Это говорило о многом, это вечно выдавало его с головой - преступник, террорист, убийца; защитник колоний, потом Preventor, одним словом, волк в овечьей шкуре. Он не смог быть Preventor'ом. Это было лицемерие, самообман. Так легко дав согласие Салли, он уже знал, что ни он, ни остальные из их команды не смогут вести мирную жизнь, стать простыми обывателями. Они все были наркоманами, а их наркотик - адреналин, страх, опасность, близкая смерть - был недоступен им в обычной жизни. Но, несмотря на это, шансов вылечиться практически не было.
Но нет, тогда он все-таки хотел дать себе шанс, самый трудный. Космос манил его, затягивал, не отпускал. И он не ушел от него. Он стал пилотом патрульного корабля. Жалкая пародия на их прошлую жизнь. Спокойный космос, так не похожий на прежний смертельный фейерверк. Он был больше похож на пыльный планетарий теперь... А он - на толстеющего экскурсовода, следящего, чтобы школьники не шалили и не портили экспонаты. А, может быть, он сам был даже экспонатом этого музея... Все это было похоже на то, как если бы алкоголик, решивший "завязать", пошел работать барменом. Стоило ли удивляться, что ничего не получилось. Однажды он понял, что проиграл... Что не может уйти от прошлого. Примерно в это же время он потерял связь почти со всеми из их команды. И он понял, что остальные тоже проиграли призракам войны. Даже втайне он не радовался их слабости, тому, что он не одинок в своей беде. Даже втайне. Ведь слабость - это худший из пороков человека.
***
В самом начале весны, когда скалы вокруг монастыря Гуаньшинь - Созерцающего Звуки Мира - были расписаны зеленовато-серым, черно-зеленым и бело-розовым (молодой бамбук, старые сосны, цветущие вишни), когда с вершин гор еще не сошел снег, Ву Фей поднимался по скользким от весеннего дождя ступеням из известняка. Три раза по 108 ступеней - достаточно времени, чтобы подумать о том, куда направляешься, и что там ищешь. Но он уже давно решил, что место его там, наверху, в обители, словно сошедшей с живописных полотен старых мастеров.
Настоятелем монастыря был друг его отца. Учитель Сы, как он просил называть себя - вот так просто, без чинов и всяческих почтительных приставок. Чанг послал ему краткое письмо по электронной почте. Собственно, это было даже не письмо. Одна фраза.
"Учитель, я потерял свой путь."
Ответ пришел через неделю. Он был еще короче.
"Жду."
Теперь долгий перелет из Пекина был позади. За спиной был легкий вещмешок, а перед глазами - неуклонно карабкающиеся ввысь замшелые ступени. Когда Чанг потерял им счет и начал думать, что эта лестница вполне может довести и до небес, прямо в чертоги Будды, подъем закончился, и перед ним возникла площадка, вымощенная плитняком, и небольшие ворота, явно встречавшие не одно столетие тысячи паломников и посетителей.
Он не стал стучать в ворота. Просто расстелил на траве куртку и сел, закрыв глаза и слушая редкие крики птиц среди тишины, нарушаемой только шумом ветра в деревьях. Через некоторое время ворота открылись, и к нему подошел служка.
"Вас просит к себе Учитель Сы".
Ву Фей пошел вслед за ним, и, когда мальчишка закрыл ворота, налегая на них всем своим весом, они направились к кабинету настоятеля, проходя по чисто выметенным дорожкам двора, прохладным галереям и темным залам. Наконец, остановившись перед раздвижной дверью, послушник опустился на колени. Гость последовал его примеру. "Учитель!" - позвал мальчик, поклонившись. Не дождавшись ответа, вскочил, подмигнул Ву Фею и ушлепал босыми ногами по мокрому дощатому полу галереи. Из-за двери прозвучал голос:
"Войди, Чанг."
Настоятель сидел в большом кожаном кресле в стиле "честерфильд", за столом, почти скрывшимся под грудой книг, бумаг и свитков. На его лицо бросал голубоватый свет экран открытого лэптопа. Старик что-то быстро напечатал указательными пальцами, смешно поджимая остальные. Было похоже, что пара тощих птиц склевывают крошки. "Подчеркивает свою значимость. То, что у него дел невпроворот. Что ж, не буду портить представление," - внутренне улыбаясь, подумал Чанг. Настоятель что-то быстро закинул в рот из манерной хрустальной вазочки, приютившейся среди документов. "Сладкое...Все старики сластены, " - уже не скрывая улыбки, думал посетитель.
Наконец, сняв очки в толстой роговой оправе, старик прикрыл крышку ноутбука и, улыбаясь, тихо произнес:
"Чанг Ву Фей."
"Учитель," - поклонился он.
"Я знал, что рано или поздно ты окажешься здесь. Здесь твое место."
"Я понял это, Учитель...Но слишком поздно."
"Поздно? Никогда не бывает поздно. "Поздно" может быть только там, где существует "рано" и "вовремя". Там где существует время. Здесь же его нет. Мы не пускаем сюда время, оно обошло нас стороной. Хотя, вот только я уже старый и лысый. Уже и голову брить не надо... О-хо-хо..," - старик быстро провел ладонью по блестящему черепу, посмеиваясь. Сухо щелкнули простые сандаловые четки на руке. Настоятель, как прежде, славился резкими переходами в разговоре и "фирменным" простоватым юмором, присущим секте Чань, больше известной миру под японским именем Дзэн.
Чанг молчал. Не хотелось говорить общих, светских фраз, да и знал он, что этого не нужно.
Сы встал из-за стола и, просто обняв молодого человека за плечи, повел на маленькую террасу, с которой открывался вид на подернутые дымкой скалы. "Пойдем, чаю попьем, в ногах правды нет," - сказал он, усаживаясь на подушку у низкого столика и показывая на место напротив.
Вообще-то Чанг не пил красный чай, так любимый в Европе и Америке, предпочитая простой скрученный или кокейча, когда хотелось немного пошиковать. Но Учитель с таким радушием протягивал серый вэджвудский заварочный чайник, суетился с чашками и сахарницей, что просто не хотелось портить ему праздник - скорее всего, гости здесь бывали нечасто, один подъем по ступеням чего стоил.
"Знаешь, а я думал, ты будешь выглядеть младше..." - задумчиво протянул настоятель, раскрасневшийся от трех чашек чая, выпитых с поразительной скоростью и в полном молчании.
Ву Фей промолчал. Еще в мирное время ему всегда накидывали пару лет, когда оценивали возраст. Теперь же, в свои восемнадцать, он не сталкивался ни с какими проблемами, когда показывал свой паспорт, по которому ему был двадцать один год. Так было значительно удобнее - почти во всех странах это было уже совершеннолетие, что давало свободу передвижения и много других преимуществ.
"Ты становишься все больше похож на отца...Тогда, когда мы учились вместе."
Чанг прервал воспоминания старика.
"Учитель... Позвольте мне остаться. Навсегда."
"Твой отец всегда был жесток к себе самому," - будто не заметив, продолжал Сы. "Ты же - еще больше. Я вижу, что душой ты стремишься к просветлению. Но твое сердце живое. Оно не приемлет таких категорий как гибель чувств, отречение от мира. Не спеши с приговором самому себе. Просто погости у меня, а там посмотрим."
"Я уже все решил," - заявил Ву Фей, сжав губы.
"Ты так говоришь, будто готовишь себя к смерти. Но жизнь в обители - это тоже жизнь, хоть и не такая большая, как в огромном море Майи. И там, и здесь каждый ищет в себе Будду, который никуда не прячется," - учитель тихо засмеялся.
"...Все живые существа
С безначальных времен пребывают в неведении и заблуждении,
Но все они происходят из пробужденного ума Будды Татхагаты,
Точно так же, как цветы пустоты
В пустоте обретают свой образ..."
***
В тот же вечер Ву Фей нашел отца-эконома, чтобы тот выдал ему рясу. Затем подозвал одного молчаливого послушника постарше и, предварительно сосредоточенно отрезав армейским ножом свои глянцево-черные волосы, собранные в хвост, попросил того побрить ему голову.
Ощущение было необычное. Ву Фей сел за стол в своей келье перед маленьким зеркалом и задумчиво провел пальцем по синеватой коже головы. Казалось, что теперь его мысли свободно соприкасаются с окружающим миром, и для остальных видеть их не составит особого труда. Непривычно ощущалось обнаженное левое плечо. Жаль, что именно на этой руке был старый шрам, глубоко прорезавший мышцу белой линией на смуглой коже. Будет привлекать взгляд, вызывать ненужные догадки.
"Ничего, ты и к этому привыкнешь," - сказал он себе. "У тебя в запасе вечность..."
Продолжение следует...